Домой. Рассказ Виктора Игнатова

Парфеновна уже и припомнить не могла, когда, да и зачем согласилась она на предложение дочери и сына поехать с ними в город. Дети давно расписывали прелести беззаботного тамошнего житья.

—Мам, — горячо убеждала Наталья, — ну что ты здесь одна? Со скотиной мучаешься, сходить некуда. Весной грязища. А у меня будешь сидеть как барыня, внучку понянчишь хоть. Поедем… И нам с Мишкой спокойнее, не будем думать, что ты здесь одна.
Старуха не могла спокойно смотреть, как Наталья с Михаилом укладывают вещи. Осторожно сняла со стены застекленный портрет, на котором она с Яковом была еще молоденькой, протерла концом фартука пыль и вышла на крыльцо.
Далеко за речкой, в лугах, над землей поднималось зыбкое марево. Летом они с Яковом ходили туда косить траву. Разве можно забыть, как шли они друг за другом, сильные и умелые, оставляя позади вихрастые валки разнотравья. Солнце жжет, косы звенят — вжикают, за кустиками молотки тюкают, острят стальные жала – тюп — тюп, тюп…
— Молодцом, Анюта!- оборачивается загорелый до черноты Яков, — еще рядок прогоним, и водицей побалуемся.
Бросали влажные от росы косы в еще непокоренную траву и шли, отдыхая на ходу, к норовистой Стремянке. Вода в ней холодная, точно ключевая, даже в самую томительную жару. Поэтому речушку еще называли Студенкой. Яков складывает ладони ковшиком, черпает воду и Аннушка пьет, чувствуя рядом надежную опору. Неожиданно Яков обдает ее радугой брызг, она тонко взвизгивает, но не успевает рассердиться, потому что озорник уже заразительно, как ребенок, смеется, обнажив обойму ровных зубов.
Как сейчас помнит она тот, теперь уже далекий, осенний вечер, когда Анюта и мамка пришли, уставшие, с фермы, а спустя некоторое время, в дверь настойчиво постучали. Слышалась гармоника. Это Яшка, на днях вернувшись из армии, заслал к ней сватов. Закусив уголок платка, смущенно улыбаясь за печкой, девушка слушала ту самую притчу о купце и товаре.
— Жених, что и говорить, хорош, — сказал потом отец, — они все, Нахабины, ухватистые, на работу голодные. Толковые, словом, мужики. За ними, как за каменной стеной. Так что, Анюта, выбирай, не робей…
— Мам? А мам? Да что ты, или не слышишь?
До сознания Парфеновны наконец дошло, что ее зовет Наталья.
— Мам, я говорю, икону не брать? Зачем она там, правда?
— Я сама потом уверну. Тебе не понять, дочка…
Парфеновна спустилась с крыльца, подошла к высокой березке, притронулась рукой к шершавому стволу. Они посадили ее маленьким деревцем, в честь первенца — Натальи. Ходили за грибами, там Яков ножом выкопал тонконогую красавицу. Под курчавой кроной говорил он Анне заветные слова, от которых кружилась голова.

Теперь дерево высоко взметнуло ветви, где-то там, над головой, чуть слышно шелестела листва. Парфеновне казалось, что это он нашептывал ей слова прощания. Сердце захватила щемящая тоска.
Когда пожитки были уложены на телегу и Михаил тронул вожжами застоявшегося конька, Парфеновна все смотрела и смотрела на березу, в тени которой спряталась хата. Ей виделось, что дерево плачет, что оно зовет к себе легкими поклонами ветвей. Она верила: это Яков не пускает ее.
—Миша, заверни-ка на кладбище.
Сын понимающе кивнул.
Они остановились у зеленого штакетника, молча поклонились слежалому бугорку земли, над которым как часовой торчал металлический крашеный крест. Парфеновна шагнула в загородку, присела на лавку. Перед ее мысленным взором прошла жизнь с Яковом. Долгая и короткая, счастливая и нелегкая, обыкновенная крестьянская жизнь, без излишеств, с потом и мозолями, повседневной заботой о земле. Что же,теперь пришла пора бросить родимыи уголок? Оставить их березу, этумогилку, смотрящую в поля открыто, с какой-то тайною надеждой? Разве сможет она жить только одной памятью? И не бежит ли она от сокровенного, от того, что раз и навсегда устоялось в жизни? Былого не вернешь, а настоящее надо уберечь.
Наталья опять прервала материны думы, напомнила: пора ехать, они могут опоздать к автобусу. Михаил, видимо, понял мать.
— Поехали, сынок, домой.
Наталья с удивлением посмотрела на нее:
— Ты что, мам? Привыкнешь… Забудется. Да и неудобно теперь возвращаться, примета плохая.
— Ничего, поехали, Миша. Тут я еще сколько — нибудь поживу, дети. Тут все мое.
Михаил без слов свернул на знакомую дорогу. Со стороны деревни, от пилорамы, долетали глухие удары, невдалеке натужно тарахтел трактор. А над всей этой зеленой и светлой землей заливался жаворонок, пел песню жизни. Каждый из них думал сейчас об одном.

Виктор ИГНАТОВ
Снонот — Рогнедино.