Детям войны посвящается. Часть 5. Мы так и не поняли, что произошло. Везде валялись брошенные немцами вещи, патроны, какие-то ящики, а самое главное — брошенная собака — овчарка. Она металась среди людей, обнюхивала и жалобно скулила. Мой брат за годы оккупации научился малость «шпрехать» (говорить) по-немецки.
Он смело к ней подошел, что-то сказал и привел ее к нам, детям. Вначале боялись, но она стала по очереди нас облизывать, а потом легла, положив голову на лапы, и стала плакать. Слезы, настоящие слезы, лились из ее глаз. Мы тоже ревели. Она стала «предметом» общего пользования, но ночью спала только со мной. Поскольку накрыться было нечем, так согревала меня, обняв обеими лапами. Никто против этого не возражал, так как она никого ко мне не подпускала. Назвали мы ее почему-то Розой. Зимой она нас катала на санках, а летом сопровождала в походах и помогала ловить раков. Ее никто не кормил, да и нечем было. Нас она кормила. Лето и осень она приносила диких уток, зимой — зайцев. Стала понимать по-русски, тем более, какие у нее были учителя! Для нас же, учителями жизни были наши мальчики — мужчины, эти подранки войны, которые взвалили на себя непосильную ношу: голод, холод, помощь партизанам, постройку землянок, плетение лаптей, коптилки, мельницы, ложки, чашки и многое чего. Сколько было доброты к детям. Как они любили нас: никогда не ругались, всюду брали с собой, делились последним куском лепешки.
После очередной лекции о том, что нам можно делать, а что нельзя, мы собрались, чтобы уточнить, что можно теперь делать.
Но у каждого из нас была своя затаенная мечта. У меня — чтобы моя мама, наконец, была дома. Теперь она где-то с Александром Яковлевичем Афонским восстанавливали школы. У Светы Парцевской — чтобы отец из Германии привез ей чулки. Мы спрашивали у нее, что это такое, зачем они ей, но она вразумительно не могла ответить. У Вани Дыма (Тимошина) — поскорее найти пистолет и перестрелять всех последних немцев. У Ильи — чтобы Юрик (старше его на 2 года) не хватал его сак, которым он ловил рыбу. У Коли Туркова — поскорее пойти в школу. У Жени Мамочкина — чтобы вернулся отец с фронта (похоронка). У Вани Журавля, Миши и Петьки Мамочкиных, Мани Мамочкиной, Нади и Ани Зениковых, Шуры Зениковой, Вали, Нади, Веры и Тони Аксеновых — похоронки. У Шуры и Ани Латышевых — похоронки. Тоня и Маня Турковы, Аня и Тоня Мамочкины, Маня, Гриша и Миша Петрухины, Женя Мамочкин, Нюра, уже никого не ждали.
Помаленьку мы приходили в себя. Маня Петрухина стала становиться на ноги, моя мать принесла ей рыбий жир и витамины. У нас были свои дела. Дня не хватало. Собирали патроны, разбросанные везде. Собака в Стрелицах, за Троицком, находила целые схроны с оружием. После революции туда выселили кулаков, там, в логах немцы оборудовали свою зону отдыха. Оттуда нам Роза таскала галеты. А однажды, прибежав за нами, повела за кладбище. Там, в кустах, она нашла два ящика, сделанных добротно, непромокаемо. Мы их связали и перекинули Розке на спину. Открыв, ахнули, — целое состояние нашла наша овчарка. В одном — губные гармошки, в другом — прекрасная линованная бумага, немецкие газеты, деньги и открытки. Гармошки раздали, газеты достались Дикарихе — на курево, а на бумагу взрослые наложили вето. Неделю на все лады в деревне взвывали гармошки, потом стало получаться, потом стало не до них.
Нам стали выдавать по кружке жмыха и по 5 кг. высевок на землянку. Бабушка из них пыталась даже печь хлеб. Все ждали американских подарков для детей. Их привезла из Рогнедино Александра Григорьевна Семкина — председатель Владимирского с/о. Это были поношенные вещи. Вначале одарили сирот. Потом нас. Ване Дыму (Тимошину) — зимняя шапка, с которой он не расставался ни днем, ни ночью. Тетя Шура, мать Вани, бывая у нас, просила бабушку повлиять на Ваню, чтобы он хотя бы на ночь снимал шапку: «А то головка растет и шапка будет давить на нее». Я тут же съябедничала своим друзьям и уже на следующий день Илья на полном серьезе измерял стволиком щавеля голову Ваньки и докладывал тете Шуре о ее состоянии. Света Парцевская получила ботинки, которые развалились через неделю, Юрик — рубашку, а вот Илья — куртку. Коле Туркову дали сапоги, но он их не носил, только любовался.
Мне досталась маленькая, рыженькая, искусственная шубка, потому что из нашей компании она никому не лезла. Илья называл ее «здоха». Я носила ее, как и Ванька, и в жару, и в холод, одевая на голое тело, потому что платье, которое мне сшили из замашек (полотно, сотканное из конопли), резало тело, образуя кровавые рубцы.
Весной 44 г. Настя и Кланя Журавли пригнали колхозное стадо, которое в 41-м было угнано на сохранение. Ванька сразу унюхал, что у Журавихи корова. Она вернулась домой, вместе с угнанным колхозным стадом.
У нас в Рогнединской школе работает правнучка нашего Ваньки. Те же красивые черты лица, та же стройность и доброта, и, как у Ваньки, — внутреннее обаяние. Так вот, наш Ванька всегда все знал и утром мы были возле коровы.
Журавиха, увидев нас, попросила передать всем детям, чтобы с кружками приходили за молоком. Мы бегали по всей деревне, высунув языки, но дело сделали. Уже через какое-то время эта «армия трясогузки» стекалась к бабке с кружками, с консервными банками. По очереди Журавиха утром и вечером наливала маленькую кружку молока, каждому. Матери прощали Журавихи все прошлое, дети жили от дойки до дойки. Настя, ее дочь, кричала на бабку: «Жалельщица!», но та продолжала нас подкармливать. Мы, дети, как говорят у нас в деревне «отклияли». Появилось желание играть в чижика, в войну, а война была чуть ли не настоящей. Утром, выпроводив взрослых, мы опустошали свои карманы от патронов, носиком загоняли их в землю, а по шляпкам били лопатой. Фейерверки получались страшные, а смысл этой игры — у кого больше патронов взорвется сразу.
Однажды, Ваську Гоева откинуло так сильно, что он разбил лицо. Васька признался, где получил увечье и тетя Люба, его мама, такой подняла кипиш, что пришлось опустошить не только карманные запасы, но и припрятанные.
Только чуть-чуть жизнь стала налаживаться, так опять беда: дети заболели малярией. Лето, жара, а нас трясет лихорадка, от холода зуб на зуб не попадает. Все мои друзья заболели. Матери мечутся, зная, что это зараза не пощадит никого.
А протекала она так. Утром, обессиленный, ты еще мог встать, проглотить какую-то муть, но не что хотелось, а что было. Бабушка давала нам уху. Я так ее наелась за годы войны, что аллергия на речную рыбу у меня до сих пор. С обеда начинало трусить. Сначала мерзнешь, укрываясь всем, чем можно, потом уже ничего не помогает и начинает колотить так, что тебя подкидывает. Даже тепло собаки не помогало. И это два часа, следующие два начинается такой жар, что человек теряет сознание, температура 40С, беспамятство и обилие пота. К вечеру, через силу, встаешь и идешь пить много воды. В конце концов человек обессиливает и спасти его невозможно.
Дети стали умирать, матери сбились с ног в поисках лекарств. Моя мама, придя из Ормино (там был административный центр района), сказала, что лекарств в районе нет, надо идти в Жуковку. Это 30 км., дорога через лес, ее никто не знает, а надо спешить. Тогда вызвалась помочь Матрена Тимофеевна Зеникова. У нее уже умер один ребенок, трое лежали в лихорадке. Оказывается, сама она была из Ковалей и знала хорошо дорогу. Ушла в ночь, а утром, еще через сутки, принесла лекарство Хинин. Большие, круглые таблетки желтого цвета спасли нас.
Вот какие замечательные люди жили в нашем Троицком. В Рогнедине живет внук этой женщины Виктор Владимирович Аксенов, а его брат Сергей, проживающий в Дубровке, успешно лечит людей, и даже является консультантом областной больницы, помогает лечить наркоманов. Я была у него в гостях и видела, как много людей к нему обращаются.
Выжили, «отклияли». Теперь в словах бабушки стали звучать нотки гуманной философии: «Война зло, а человеческая жизнь бесценна».
Бросили стрелять, появились игры чижик, лапта, поиски сокровищ возле Вани — Ромаше. Мы таскали к копаням замашки ловили птиц, раков, ткали, пряли. Мать родная, чего мы только не делали. Это была обычная, очень тяжелая послевоенная жизнь деревни, когда начинать надо было все «с нуля».
А однажды, возвращаясь после похода за щавелем, мы увидели огромный костер возле речки. Разъяренные тетя Фруза и моя бабушка бросали в этот костер немецкое барахло, которое мы натаскали и спрятали в пунки. Они подозвали нас и стали воспитывать: лучше сдохнуть, замерзнуть, чем позволить нашему телу прикоснуться к барахлу немцев. Всхлипывая, мы молча отходили, в душе сожалея, что не будет бурок, а опять онучи, лапти и оборки. Были и такие, кто после войны ходил в бурках из немецкого сукна, но жизнь все расставила по своим местам.
Пусть я и мои друзья носили до 4-го класса лапти, зато знаем — это про нас написал Н.Рубцов.
До конца, до тихого креста
Пусть душа останется чиста!
Пусть она останется чиста
до конца,
До смертного креста.
Светлана РЫЛИНА
(Продолжение следует)
В 2025 году стартовал новый национальный проект «Эффективная и конкурентная экономика» для ...
В Брянске данный вид спорта только начинает набирать популярность. Занятия проводятся в ...
В Стародубе обустроят парк аттракционов. На этот проект выделят 76,54 миллиона рублей. В ...
Молодой педагог Дарья Дёмкина закончила Брянскую музыкальную школу и Орловский музыкальный ...
В ходе заседания были утверждены окончательные списки номинантов. Лучшими признаны 50 ...
На президиуме обсуждали интеграцию новых субъектов в правовую, социальную и транспортную ...
