Надежда Соловьева. Моя семья из черно-белого прошлого Часть 1. ДЕДУШКА И БАБУШКА
Это самый старый снимок в нашем семейном альбоме. 1928 год. Смоленская область. Фото, скорее всего, сделано на засватках родителей моей мамы. Это они — дедушка Дмитрий Ануфриевич и бабушка Софья Константиновна — в первом ряду справа. На снимке с обратной стороны есть подпись, правда невразумительная, типа: «мама мамы Любы, папа мамы Любы». Но я очень благодарна неизвестному человеку, который подписал фотографию, и теперь я знаю, что в первом ряду слева-направо сидят моя прабабушка, имя которой не помню, два прадедушки, Константин и Ануфрий (их имена определила по отчествам родителей мамы). Маленький мальчик — сын деда от первого брака. Бабушка вышла замуж совсем молоденькой — «пошла» за вдовца, на двоих детей. В верхнем ряду чинно расположились двоюродные и родные братья и сестры невесты.
Это моя семья из далекого черно-белого прошлого. Десять человек посмотрели в объектив 86 лет назад, а теперь смотрят на меня, и мне стыдно, что о восьми из них я почти ничего не знаю. И спросить уже не у кого… Только и остается, всматриваться в нечеткое, переснятое изображение и узнавать родные, семейные черты. Высокий лоб и круглые щеки, например, достались нам с братом в «наследство» от прадеда Константина и двоюродного брата бабушки, а дедушкин овал крупного лица унаследовал мой старший сын.
Дедушку Дмитрия я помню особенно хорошо. Большой старик, очень выдержанный, не по-деревенски интеллигентный. Фронтовик, бывший председатель Сельсовета он пользовался непререкаемым авторитетом в деревне. К нему всегда шли за советом и уважительно называли дед Дмитрок. Никогда не слышала, чтобы он повышал голос, никогда не видела его пьяным.
Сразу после войны деда первый раз парализовало (тогда слово инсульт мало кто знал). Он лежал совершенно беспомощный, потерявший речь и возможность двигаться, а жена и дочки не надеялись уже, что тятя (отец) выживет. Только старая доктор-фронтовик увидела, что взгляд его, хоть и полон боли, но вполне осмыслен и что-то такое еще там увидела, потому и спросила: «Хочешь жить?», а услышав утвердительное мычание, улыбнулась: «Молодец! Лет шесть гарантирую!». Она ошиблась… Дед прожил почти сорок, назло еще нескольким парализациям. Ходил с трудом, волоча правую ногу, ел левой рукой. Но, несмотря ни на что, никогда не считал себя инвалидом. До глубокой старости работал. Дом срубил сам, несколько бань построил, косил специально приспособленной под свое увечье косой. Ползая по огороду, вместе со мной, еще совсем маленькой, полол целый гектар картошки. Валял валенки и они славились по всей округе. А какие окорка коптил! Вкуснее я за всю свою жизнь так и не пробовала.
Часто мы вместе сидели на лавочке. Здоровой рукой дед ловко скручивал самокрутку и рассказывал мне, как воевал, как работал, как жил…
Дедушка умер в 1986 году. На похороны я не поехала. Не сталкивалась никогда со смертью и не хотела верить, что его нет. Так и остался он в памяти, сидящим на завалинке… Седая щетина на темном обветренном лице, крестик на простой веревочке, соленый запах дымного пота, и родная улыбка. Я была его любимой внучкой…
Бабушку Соню в деревне звали «маленький тракторок», потому что работала она, как заведенная — от рассвета до заката. Спать ложилась, не раздеваясь, просто валилась с ног. Но молитву на ночь читала всегда. Это не молитва даже была, а разговор с Богом. Стоя на коленях, благодарила за прожитый день и не просила ничего, кроме здоровья для всех своих родных.
До 76 лет бабушка ловко управлялась с косой. Маленькая и сухонькая, косила так, что не все мужики могли за ней угнаться. Иногда на ровные рядки скошенной травы капала кровь из носа, но бабуля не останавливалась ни на секунду, только меня успокаивала: «Не бойся. Это плохая кровь выходит. Мне потом от этого легче»… Лекарством от всех болезней были две ложки сахара и несколько глотков холодной воды.
Иногда бабушка все-таки отдыхала. Отдых был вынужденный, по важным деревенским поводам: похороны и свадьба. Собиралась всегда одинаково: «пудрилась» из картонной круглой коробочки пудрой «Кармен», «душилась» одеколоном «Русский лес», на похороны повязывала темный платок, на свадьбу — цветной. Меня поражало, как можно уравнивать эти два события? А еще, я до сих пор улыбаюсь, вспоминая, как она часто с гордостью говорила о дочках своих Вере, Наде и Любе: «Девки у меня красивые!», и уточняла: «Толстые! Только Любка (моя мама) худа…»
Бабушка Соня иногда приезжала к нам в брянскую Дубровку из своей смоленской деревушки Бель Руднянского района и привозила ведро яиц, домашнюю тушенку, окорок. Дорога была сложная, с пересадками, а бабушка совсем уже старенькая, но на вопрос дочери: «Мама, как же ты все это дотащила?», всегда следовала улыбка и один и тот же ответ: » Тху (тьфу), что тут такого? Мне всегда добрые люди помогают!». Около нее маленькой, очень светлой, неунывающей и мудрой старушки всем было уютно, люди к ней тянулись, как к солнышку. Ей, почти полностью глухой, рассказывали самое сокровенное, а она читала по губам, но, главное — слушала и слышала сердцем. Мама моя такая же … Была.
После смерти деда, бабушка несколько лет жила в глухой деревне одна, но каждый год обещала переехать к нам, на Брянщину. Когда стало ясно, что с родным домом она не расстанется никогда, к ней приехала жить дочь Вера.
…Бабушка Соня умерла в мае 1992 года. Не болела, просто заснула и не проснулась. Умерла от старости — сил работать уже не было, а значит и жить незачем…
Надежда Соловьева 15 января 2015 года
