Надежда Соловьева. Часть 2. Мое деревенское детство

(Продолжение. Часть 1 здесь) Снова держу в руках и рассматриваю старую фотографию. 1975 год, мне 12 лет. Это единственный снимок из детства, где я вместе с бабушкой и дедом.

Услужливая память дорисовывает размытые очертания, возвращаются запахи и звуки, проявляются цвета… На мне сиреневая кофта, зеленые колготки, в руках книга. Почему — то вспомнилось, как через минуту, утрамбованную, словно асфальт землю у наших ног пророет крот…

Все свои летние каникулы я проводила в деревне Руднянского района Смоленской области, где родились и выросли мои родители, где жили дедушка с бабушкой. Деревушка Бель начиналась с берез, на которых гнездились аисты. Дорога по обе стороны которой росли болотные ирисы поднималась вверх и, делясь на множество тропинок, вела на самую окраину. Там, на горке, в тени огромного сада стоял дом моего деда. Дом моего детства…

Для кого-то лето это отдых, но в моем детстве все летние месяцы были подчинены одному — сенокосу. Мама моя каждый год с большим трудом брала отпуск на своем Дубровском спиртзаводе, чтобы ехать к родителям косить сено. И начиналось самое жаркое в прямом и в переносном смысле время, когда, несмотря на длинный световой день, посмотреть на «свет белый» некогда, да и сил уже нет… Конечно, я тоже помогала и на сенокосе, и по хозяйству. Ворошила сено маленькими граблями, которые специально для меня сделал дед, встречала и провожала в поле овец и корову, кормила цыплят, полола огород. Носила воду из криницы, где в ледяной воде много лет жила большая жаба и разноцветные лягушки. Самое нелюбимая работа, когда пот заливает глаза и не видно конца и края, это прополка вместе с бабушкой надела свеклы на совхозном поле.

И хотя детская помощь была символической за «трудовые заслуги» меня водили в сельмаг и покупали все, что я пожелаю. Выбор желаний был скромным: в магазине рядом с бочкой селедки висел хомут, а над слипшимися карамельками и отсыревшим печеньем «Лимонное» звенели осы.

В деревню хорошо приезжать на несколько дней, как это делали мои двоюродные братья, а провести там три месяца — скучно. Свободного времени оставалось много и я, предоставленная сама себе, как могла его убивала. Телевизоров не было, зато с интересом слушала все радиопостановки. Читала много и бессистемно. Сначала газеты, которыми оклеены сени. Ничего, что под ними жили клопы, зато я знала об Анджеле Девис, урожае хлопка, съездах партии и пятилетних планах развития СССР. Затем, когда нашла ход в закрытую много лет начальную школу, жить стало интереснее. Таскала оттуда и добросовестно возвращала на место книги и журналы «Наука и жизнь». Зачитывалась статьями о строении вселенной и цепочке ДНК, а узбекский эпос «Алпамыш» выучила наизусть.

Помню до мельчайших подробностей деревенский дом… Фотографии на стенах, в красном углу, за тюлевой занавеской — иконы, украшенные блеклыми восковыми цветами. На полу, под иконами — целая батарея самодельных мясных консервов в банках для сгущенки (рядом Руднянский консервный завод). Под неизменным ковриком с оленями — железная кровать с высоким, очень неудобным пружинным матрасом и подушками с кружевом. Этот уголок городской «роскоши» предназначался для гостей, хозяева же спали у печки за занавеской, на самодельных топчанах.

Никто не идеален и один раз за лето я обязательно слышала, как мои старики ругались. Тогда мне было смешно и странно, сейчас понимаю, что смеяться особо не над чем. Начинала всегда бабушка: «Гультай! Я из-за тебя все зубы к сорока годам положила (потеряла). Мануфактуры мои любовницам дарил, я их зарабатывала, а ты им дарил…». Дед молчал, лишь изредка удрученно просил: «Стихни!». Скандал заканчивался, чтобы обязательно повториться слово в слово в следующем году. Она говорила об обидах, которые так и не простила с годами, он понимал, что виноват и не прошен. Но вместе они прожили 58 лет и точно были двумя половинками одного целого.

Играть в деревне было не с кем, только пятеро братьев Блиновых или «блинят», белобрысых, с выгоревшими ресницами и бровями, поднимая пыль, шумно носились по деревне. Притихшими и серьезными я их видела лишь раз. Вся деревня собралась тогда на выездном заседании суда — выносили приговор старшему Блину, который в пьяном угаре зарубил топором маму мальчишек. Никогда в детстве не поинтересовалась их дальнейшей судьбой. Сейчас часто думаю, как они жили дальше?

Каникулы тянулись долго, но заканчивались, и я возвращалась домой, чтобы в следующем году опять заступить на свою «летнюю вахту». Очень любила дедушку и бабушку, но взрослела и с каждым годом ехала в деревню все менее охотно. Полушутя, полусерьезно выговаривала родителям, что они лишили меня детства — ни разу не свозили к морю, где жила тетка, или хотя бы в лагерь, как моих сверстников.

До сих пор помню строки Льва Толстого: «Счастливая, счастливая, невозвратимая пора детства! Как не любить, не лелеять воспоминаний о ней?». Я с выражением читала целый отрывок из повести «Детство» со школьной сцены и была уверена, что ко мне это точно не относится. Только сейчас понимаю, как ошибалась… Детство-то было счастливое!

* * *

Часто снится деревня и мне снова 12 лет. На своей лавочке сидят дедушка с бабушкой. Уходящий день из моего сна ворует краски, а время стирает образы, превращая цветной мир снова в черно-белую фотографию… Я не оборачиваюсь, но знаю, что за дедом и бабушкой, тенями стоят все поколения моей семьи из черно-белого прошлого, и уже на скамеечке сидит моя мама. Мне тревожно, но они с такой любовью смотрят мне вслед, что сладко ноет сердце… И я бегу вниз по своей тропинке, наступая на пятки длинноногой тени. По левую руку от меня скрипит колодец, за спиной падает закатное солнце. Мне нужно туда, где аистами на березе заканчивается деревня, туда, где на горизонте нереально голубое поле цветущего льна сливается с тускнеющим небом, туда, где то ли начинается, то ли заканчивается жизнь…

Надежда Соловьева

Фото из домашнего архива

20 января 2015 года. «Новый путь» № 3